[semsloev]

Это серия драбблов и мини.
Автор: Антошка без гармошки и с придурью немножко
Фандом: Дозоры С.В. Лукьяненко
Пейринг: Завулон/Антон, Завулон/Алиса, Игорь/Алиса

1. Нам ничего не изменить
Если бы у каждого из нас была возможность хоть что-то исправить!
Озарение всегда приходит слишком поздно. Слишком поздно я смог понять, что различия между Светом и Тьмой, судя по всему, не в цели, но в выбираемых средствах. Что, как ни парадоксально, именно Темные говорят правду, а мы — оплот доброты и Света — лжем. Мы строим планы на несколько столетий вперед, каждый день преграждая друг другу дорогу, в нас так укоренились стереотипы, что мы заочно определяем человека под категорию — Светлый или Темный, напрочь забывая, что Свет и Тьма — они в нас самих. Нигде их больше нет, кроме как в наших собственных душах! Но когда один несчастный Иной приходит к этим выводам — он сходит с ума, медленно и верно, потому что выученные наизусть догмы распадаются на атомы перед Истиной. Истиной, а не правдой, потому что у правды всегда два лица, и, зачастую, одно противнее другого.
Мы не принадлежим самим себе. Равновесие подмяло нас, прогнуло, но как же сложно осознать это! Как же часто всем нам кажется, что мы свободнее обычных людей, что у нас больше возможностей и больше способов на их реализацию. Но каждый из нас однажды понимает, насколько он на самом деле несчастен.

— Ты хотел бы изменить судьбу, Завулон?
Темный маг закуривает, облокачиваясь на перила. Смотрит куда-то сквозь стену.
— Возможно. Зачем тебе?
А я не знаю — зачем. Я просто спрашиваю то, на что сам никогда не смогу себе ответить однозначно.
— И чтобы ты изменил?
Он усмехается, выпускает колечки дыма.
— Сам знаешь.
Ничего я не знаю! И не могу знать. Или просто не хочу?
— И все-таки ответь.
Я смеюсь над своими собственными словами, сказанными главе Дневного Дозора. Только я знаю, что он не разозлится, потому что тоже все прекрасно понимает. В его возрасте и с его опытом нельзя не понимать. Вот только он-то уже смирился, привык и радуется жизни, по-своему. А я завис между двумя полюсами, тщетно пытаясь отыскать золотую середину.
— Нашел бы тебя раньше Пресветлого.
— И убил бы?
— Сделал бы тебя Темным, идиот.
Он снова смеется, и кажется, что даже искренне. А я не знаю, радоваться мне или плакать от того, что судьбу все-таки нельзя изменить.
— Я, хоть и неправильный, но все же Светлый, — повторяю я слова и самого Завулона, и Гесера.
Я неправильный для своих и для чужих. Я — одиночка вместе со своим Светом. Но это моя судьба, и я, все же, доволен ею. А Завулон доволен своей. Просто наши судьбы слишком неожиданно пересеклись.


2. Самый яркий свет - ночь

Он войдет никого не спросив,
Ты полюбишь его не сразу.
С первого взгляда — он не красив,
Со второго — безобразен.
Только речи его горячи,
Только прочь сомнения, прочь!
Самый звонкий крик — тишина,
Самый яркий свет — ночь. (Э.Шклярский)

Все случилось слишком невовремя, слишком неправильно, слишком... Он ждал этого. Ждал, может быть, очень долго и очень терпеливо. И именно поэтому он теперь смотрит с укоризной, с легкой грустью в глазах. И мне невыносимо под этим взглядом, он словно выжигает меня изнутри.
— Зря потратил на меня время, Завулон? Жалеешь?
Темный маг еле заметно усмехается и продолжает молчать.
— Ты разочарован, так ведь? — я чувствую, что меня несет, но уже не могу остановиться. — А чего ты ожидал? Что увидишь в моем лице что-нибудь похожее на молодую ведьмочку, готовую по первому зову прыгнуть в постель с главой Дневного Дозора? Решил, что я наивный Светлый идиот, настолько любящий всех окружающих, что готов поверить в то, что Великий Темный тоже способен на искренние чувства? Как бы ни так, Завулон. — я нащупал в кармане костяной амулет, — У тебя нет власти надо мной.
Он вздыхает. Разворачивается и направляется к выходу, обернувшись на секунду, бросает:
— Меня зовут Артур. И у меня нет власти над тобой, Антош...

Я снова закуриваю, стоя на балконе четырнадцатого этажа, вглядываясь в тьму ночной Москвы. Ночь — наше время. Ведь Свет гораздо проще увидеть во Тьме. Я чувствую этот взгляд в спину, пронизывающий меня насквозь. Кто же из нас на самом деле разочарован? Завулон, который сегодня смотрел на меня, может быть на самом деле, грустными глазами. Завулон, который попросил называть его другим — человеческим именем. Завулон... Артур, который может быть действительно не думал всего того, что я ему высказал. Или это я разочарован от того, что он меня не остановил, не пресек мои безумные речи?
Чего стоят оба Дозора вместе с Инквизицией, чего стоит противостояние Тьмы и Света, когда мы не можем, когда мы не в состоянии понять самих себя, сделать свою жизнь проще и приятнее?! Чего стоит этот маленький костяной амулет по сравнению с тем, что творится со мной здесь и сейчас?
Почему самое главное в жизни приходит настолько невовремя, что мы не в состоянии осознать значимость произошедшего?

Я тушу очередную сигарету, отправляя окурок в последний полет вниз с балкона. Достаю мобильник, набираю номер, гудки совпадают с ударами сердца...
— Артур?

3. Рядом

Едва войдя в квартиру, Надя сразу почувствовала — дела плохи. А чувствовать Наденька Городецкая — Абсолютная Иная — умела очень хорошо. Она сбросила туфли, на цыпочках прошла в кухню, оставив на столе два тяжелых пакета с едой и пошла искать отца. Антон нашелся в гостиной, мирно спящий в обществе полной пепельницы окурков и почти пустой бутылки водки. Наденька поморщилась, аккуратно забрала с собой материальное олицетворение вредных привычек ее папы и вновь вернулась на кухню. По ее подсчетам времени оставалось часа четыре. Час — на уборку, два — на готовку и еще по мелочи.
По прошествии отведенного времени квартира сияла и блестела, из кухни в комнаты тянулись приятные запахи только что приготовленной еды,а Наденька Городецкая полностью выбилась из сил. Можно было конечно воспользоваться магией и сделать все за несколько минут, но магические воздействия могли бы разбудить Антона, а Надя этого не хотела. Она подошла к двери в гостиную, довольно улыбнулась и бегом убежала обратно в кухню. В этот же момент Антон Городецкий резко подскочил, толком не понимая, что его вдруг разбудило, затем почувствовал знакомое ощущения от заклинания отрезвления и еле успел добежать до ванной. Через полчаса абсолютно трезвый от заклинания и от холодного душа, Светлый маг появился на кухне. Наденька сидела на табурете и улыбалась.
— Очень жестоко с твоей стороны, — покачал головой Антон. Затем подошел к дочери, обнял и поцеловал в лоб. — Давно не виделись. Ты совсем выросла.
Наденьке уже было семнадцать, она заканчивала свое обучение в Праге и ей предстояло выбирать дальнейший род деятельности, хотя какой может быть выбор с ее-то способностями?
— Пап, есть садись, — девушка быстро накрыла на стол.
Антон ел с удовольствием. Во-первых, потому что давно даже не мечтал о вкусной домашней еде, а, во-вторых, потому что был ужасно голоден. Надя сидела напротив, подперев подбородок сложенными руками.
— Наелся, пап?
Антон утвердительно кивнул.
— А теперь рассказывай!
— Что рассказывать, — Городецкий недоуменно уставился на дочь.
— Ну как что? С какой стати ты напился, что случилось? — девушка говорила очень серьезным голосом. Антон мысленно отметил, что дочка на самом деле очень повзрослела.
— Устал, на работе вымотался, — как-то невнятно ответил Городецкий.
Наденька сжала губы и пристально посмотрела на отца. Антон чувствовал себя неуютно, дочь хоть и очень многому научилась, но контролировать Силу такой величины и мощи все равно будешь учиться всю жизнь, и когда Надя так смотрит, кажется, будто бы она сканирует тебя через Сумрак, причем, явно не через первые три слоя.
— Ладно, пап. Я и так сама все поняла. Ты ж квартиру не чистишь, — она покачала головой. — Тут столько следов дяди Завулона, что невооруженным взглядом видно.
Она с детства привыкла называть его "дядя Завулон", так и продолжала, несмотря на то, что давно уже получше многих понимала, что он из себя представляет.
— Вот пап, ты же взрослый! А выбираешь самый бессмысленный способ, ну что изменилось от того, что ты напился с горя? Вот у меня в этом году парень был, — Наденька невинно улыбнулась.
Антон же выпучил глаза и уставился на дочь.
— Ну а что, мне уже семнадцать, между прочим!
Городецкий улыбнулся, сменив гнев на милость. И правда, надо с собой что-то делать. Наденька давно уже не маленький ребенок, и пусть лучше она сейчас радуется жизни, пока есть еще возможность. Пока девочку не превратили в очередную Мессию или еще что похуже.
— Так вот, — моментально уловив смену настроения отца, продолжила девушка, — Мы поначалу как-то не особо ладили, и я часто на него обижалась.
— И что?
— И ничего, — буркнула Надя, — Он меня бросил из-за того, что я постоянно обижалась. Ну, потом-то он все равно вернулся...
После этой фразы Антон на несколько секунд засомневался, а не ведьма ли его дочь, уж больно речи похожи.
— Рад за тебя. Но ты ведь неспроста мне это рассказала? -Городецкий удержал себя от желания закурить.
— Конечно, пап! Не обижайся на дядю Завулона, он хоть и Темный, но лично для тебя — он самый хороший. Вот если бы ты это понял, то все было бы замечательно.
"Если бы я понял? Лично для меня?" Как же много все-таки эта молодая девчонка понимает! И как талантливо научилась разделять Тьму со Светом от личной жизни каждого Иного.
— Ну вот видишь, Светлый маг Городецкий, что тебе дочь говорит? — знакомый голос зазвучал совсем рядом, за спиной. Даже не оборачиваясь, Антон точно знал, что Завулон сейчас стоит рядом, опираясь одной рукой о стену, слегка улыбаясь. Что две верхние пуговицы черной рубашки расстегнуты, а узел галстука ослаблен. Что, несмотря на то, что он чертовски устал, глаза у него блестят,а на щеках румянец, пусть даже никто, кроме Антона этого румянца и не видит. Что через несколько секунд он коснется сухими горячими губами шеи Светлого, обнимет за плечи, скажет что-нибудь на ухо. Наденька хитро улыбнется, подмигнет и исчезнет из квартиры за пару минут, пообещав заглянуть ближе к вечеру. А у них с Завулоном в виду отсутствия жаркой ночи, будет жаркое утро, плавно переходящее в еще один счастливый день, когда можно ни о чем не думать, а просто положить ему голову на плечо и молчать, от счастья. Все трудности уйдут моментально, потому что он — рядом. Не великий Темный маг, а просто любимый человек.

4. Девочка моя

— Сейчас. Море. Пресс.

Он все-таки сильнее меня. Я буду плыть, да просто барахтаться в соленой воде, пока он наконец-то не отправит меня ко дну. Любимый мой, враг мой. А девочки мои ничего не поймут, и мальчишки из его отряда тоже. Наверное, они даже будут плакать. Не самое удачное лето — одна вожатая уехала, вторая утонула... Вторая оказалась полной дурой. Влюбиться в Светлого, в Светлого до мозга костей, за что мне такая судьба? Как же ты невовремя мне встретился, Игорь, как же невовремя! Почему Вы — адепты Света — такие непримиримые, такие упертые? Он ведь будет всю жизнь искренне уверен, что не поддался на провокацию Дневного Дозора, что уничтожил коварную и жестокую ведьму. А о том, что ведьма эта его полюбила на самом деле, как простая девчонка, всем телом и всей душой, без памяти — об этом он думать не будет. Будто бы мы Темные вообще не можем испытывать настоящие чувства. Почему же ты так слеп, Светлый маг Теплов, почему не видишь того, что лежит на поверхности?
— Завулон, к тебе взываю!
Взываю, будучи уверенной, что ты не ответишь. Ты ведь наверняка все просчитал заранее. Я тоже пешка в твоей игре. И я даже не знаю, как причинить тебе больше неудобства — выжить или умереть.
— Да, девочка моя.
— Завулон, я умираю!
— Я знаю, Алиса. Я все знаю.
Я бы хотела сказать тебе сейчас, Игорь, что ты ничем не отличаешься от Завулона. Вы оба жестоки!
— Помоги мне!
— Нет, Алиса. Я не намерен этого делать, прости.
— Помоги ей, Завулон! Ты не имеешь права...
Чей-то крик в моем сознании. Просто галлюцинация, предсмертная галлюцинация.... Еще одна жестокая шутка.
— Ну, помоги же ей!
— Помоги ей сам, если хочешь. Но в таком случае твой друг Теплов навечно останется в недрах Черного моря.
Я даже словно вижу твою гадкую ухмылку, Завулон! И лицо Светлого Городецкого вижу, он в панике, трясет главу Дневного Дозора за плечи, кричит. Еще один глупый Светлый... Ты же ничем уже мне не поможешь! Я уже почти раздавлена, почти запечатана в соленые волны, зачем же ты кричишь, что ты хочешь изменить? Я не могу сказать тебе, Городецкий, но прекрасно понимаю, что ты на распутье, с одной стороны дело Света, с другой — Завулон. Как же тебя угораздило полюбить этого... человека, Иного. Ладно я, глупая молоденькая ведьма, но ты — оплот Света, надежда Ночного Дозора, ты всегда мог мыслить не так как все, находить решения, о которых никто другой бы не догадался, как же ты не смог совладать с самим собой?! Я бы хотела крикнуть тебе, Антон, беги от него, беги, пока еще не привязан намертво, пока Завулон не сделал из тебя точно такую же разменную монету, сыграв на твоей чистой и светлой любви реквием по тебе же самому. Я бы хотела сказать тебе все это, но ты меня не услышишь. И Игорь меня уже не услышит. Он считает, что исполняет свой долг. Глупые, глупые Светлые... Вас губит любовь, уничтожает без остатка.
— Я ненавижу тебя, Завулон!
— Я знаю, девочка моя.
— Остановись же!
Не кричи больше, Антон Городецкий, лучше береги силы к тому моменту, когда тебе придется встать против своих и чужих, я не сомневаюсь, что интрига Завулона с тобой в главной роли окажется куда крупнее и интереснее моей, жаль, но я этого уже не увижу.

5. Пусть он никогда не умрет.

Отпyсти его с миpом, скажи емy вслед,
Пyсть он с этим пpоклятьем yйдет.
Пyсть никто никогда не полюбит его,
Пyсть он никогда не yмpет. (Наутилус Помпилиус)

— Да, я его прокляла! Доволен? — от переливающихся через край эмоций Светлана покраснела, несколько прядей из прически выбились, руки тряслись. Кто бы только мог подумать, что Светлая волшебница способна так сильно... ненавидеть. И кто бы мог подумать, что слово "ненавидеть" можно применить, описывая то, что способна чувствовать Светлая волшебница? — Правда, проклятие, видимо, отчасти не сработало. И, знаешь, Антон, я об этом очень жалею, вот правда, жалею!
Антон Городецкий смотрел на жену, прислонившись к стене, и, к своему стыду, не чувствовал никаких эмоций. Ему совсем не хотелось пожалеть женщину, попытаться успокоить или хотя бы просто спокойно с ней поговорить. Он был выжат до капли постоянными истериками и скандалами. Он знал точно, что сейчас Светлана откроет один из кухонных шкафчиков, вынет оттуда початую бутылку коньяка, нальет в стакан, выпьет и будет плакать, видимо, надеясь, что на Антона это подействует. Но на него не действовало. Он прошел к кухонному окну, открыл форточку и закурил, присев на подоконник.
— Ты опять куришь! — зло бросила Светлана, допивая коньяк. — Я же просила не курить в моем доме!
С каких пор их общая квартира стала ее домом, Антон не знал, да и не хотел знать. Его грела лишь мысль о том, что он так и не продал свою маленькую квартирку и в любой момент мог сорваться с места и переехать в нее жить.
— Антон, милый, ну за что ты со мной так, а?! — теперь Света уже рыдала во всю, пытаясь повиснуть на шее мужа, словно этот жест смог бы что-то изменить, смог бы удержать его рядом.
— Не надо, Света. Мы ведь уже обо всем поговорили, — он мягко отстранил от себя женщину и направился к выходу из кухни.
— Скотина! Предатель! — ежесекундная смена настроений Антона уже совсем не удивляла, — Ты с ним никогда не будешь счастлив! Ты продался этому Темному, слышишь? Если бы я только знала, что так будет, что ты меня бросишь, меня и Надю, я бы сделала аборт!
Антон остановился как вкопанный у двери. Так далеко в своих обвинениях Света еще никогда не заходила.
— Не смей так говорить, — он чувствовал, как сжимаются кулаки.
— А то что? — женщину уже было не остановить, — Я о своих словах не жалею, понял?! Я бы сделала аборт!
— Замолчи!, — Антон со всей силы ударил кулаком по стене. С висевшей рядом полки упала хрустальная вазочка.

Вещи он собрал довольно быстро, вызвал такси и уехал. Надя сейчас жила в Праге и проходила там обучение, а о Светлане он нисколько не волновался. Она найдет чем себя утешить, да и с кем тоже найдет. Обживать запущенное жилище холостяка оказалось делом непростым. Целый день Антон мыл полы, вытирал пыль, чинил старую мебель. Ближе к вечеру он наконец-таки закончил с домашними делами, и тут зазвонил телефон. Настораживало то, что телефон звонил не мобильный, а домашний. Подождав почти с минуту Антон все же снял трубку
— Здравствуй, Городецкий! На новоселье позовешь?
Антон уже перестал чему-либо удивляться, поэтому и тому, что Завулон мог откуда-то знать его домашний номер телефона не удивился тоже.
— С какой стати?
— Как с какой? — по голосу могло показаться, что Темный обиделся, — Думаешь, я не знаю, почему ты переехал? В общем, жди, Городецкий. Чай не заваривай, а то я боюсь, что он у тебя еще молодого Пресветлого помнит, я лучше с собой принесу.
Закончив разговор витиеватой шуткой, Завулон первым повесил трубку.

Глава Дневного Дозора не заставил себя ждать. Он уверенным шагом пересек прихожую, и с двумя увесистыми пакетами в руках направился в сторону кухни, никак не отреагировав на замечание Антона, что не мешало бы снять ботинки, тут вообще-то полы сегодня мыли. На кухне Завулон быстро разложил по тарелкам нарезанные сыр, колбасу и соленую рыбу, откупорил бутылку дорогой водки, и безошибочно определив, где находятся рюмки, налил по первой.
— Светлый Антон Городецкий, — Темный явно был настроен на шутливый лад, — Поздравляю тебя с началом счастливой холостяцкой жизни!
Он едва коснулся своей рюмкой рюмки Городецкого и выпил залпом, тут же налил по второй.
— Не стой столбом, Светлый! Садись, пей, ешь, у тебя сегодня праздник, — он улыбнулся, пододвигая Антону тарелку с рыбой.
Выпив еще пару рюмок водки Антон все-таки решился заговорить:
— Зачем ты на самом деле пришел, Завулон?
— Вот Вы Светлые, всегда так. Всю романтику на корню убиваете! — Завулон обиженно скривился, — Я же знаю из-за чего Вы поссорились со Светланой.
— Мы не поссорились, а расстались, — уточнил Городецкий. Он перестал разглядывать тарелку с рыбой и посмотрел на Завулона в упор. Над головой Темного мага крутилась небольшая, но довольно-таки умело созданная воронка. Антон потянулся к ней через Сумрак, но Завулон резко прервал его.
— Даже не думай! Она мне нравится, придает мне некий декадентсвующий шарм, — он открыто улыбнулся, — Расслабься, Вы, Светлые, даже проклинать нормально не умеете.
Антон невольно покраснел и осушил заботливо наполненную Завулоном рюмку.
— Тем более, проклятие не сработало, так ведь?
За какое-то мгновение Завулон встал со своего места и оказался рядом с Антоном, положив ему руки на плечи.
— Не сработало, — согласился Городецкий, — И я впервые в жизни рад, что у нее это не получилось.
Темный маг наклонился еще ближе и поцеловал Антона в висок.
Пyсть никто никогда не полюбит его,
Пyсть он никогда не yмpет. — пропел Завулон почти шепотом.

6. Не конец войны

Я стою посреди проспекта Вернадского, тяжело дыша, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих и сигналящие автомобили. Я пытаюсь унять дрожь. Я пытаюсь понять, почему я до сих пор жив. Неужели Вы не знали этого заранее, Пресветлый Гесер? Не знали зачем и куда меня посылаете? Я кричу, отправляю свой голос в морозный вечерний московский воздух, зная, что никто не услышит. Сумрак выпил почти все мои силы, еле передвигая ногами я пытаюсь отойти к стене ближайшего дома, прислониться, закрыть глаза, научиться заново дышать. Я должен осмыслить все то, что случилось. Я должен понять кому верить.
Машинальным движением затыкаю уши бусинами наушников, нажимаю кнопку

Когда закончилось все, мы осознали, что остались ни с чем.
Генералы делили победу за нашим плечом.
Мы стояли на коленях в храме среди тысяч свечей,
Благодарили небо за право пожить еще.

Корабли уходили без нас, нас не брали на борт,
А в газетах писали, что каждый уцелевший герой,
Нашим домом, похоже, надолго, становился порт,
И рада нам была только та, что звалась сестрой.

Это конец войны.
Несколько лет в аду.
Только дождись меня,
Я по воде приду...
Как велика земля!..
Где-то цветут сады,
Мне бы дойти туда,
Мне бы глоток воды...

Голос Ященко болью отдается в висках. Смысл бешено сдавливает грудную клетку, еще больше перекрывая кислород. Я не готов стать пушечным мясом, я не готов стоять на коленях перед фальшивыми идеалами. Я слишком много знаю и понимаю, чтобы не делать этого.
Проходящие косо смотрели на меня, но я даже не пытался поставить заклинание незначительности. Мне плевать, пусть смотрят. Я каждый день рискую собой ради тех, кто вечером после работы нажирается водкой и бьет собственную жену, ради тех, кто каждый день ворует, убивает, лжет... Ради тех, кто бесценно прожигает жизнь. Моя жизнь намного длиннее Вашей, но я знаю ей цену. А Вы — нет.

Неотправленные письма, как испуганные птицы в силках
Ломали крылья, пропадая в почерневших лесах,
Старуха выносила мертвых на костлявых руках,
Живые теряли разум, заглянув ей в глаза.

Мы стояли по горло в трясине, улыбаясь весне,
Мы глохли от взрывов, мы видели вещие сны,
Мы сжигали деревни, и плавилось солнце в огне,
Мы знали слишком много такого, чего знать не должны.

Мы обязаны выжить просто потому, что нас ждут.
И вдруг все затихло, мы не знали, что конец войны...
Не знали, что конец войны...
Нас оставили там, обрекая на самосуд.
Мы сделали все, как нужно, и теперь не нужны.

Я был нужен делу Света лишь до поры до времени. Сегодня меня списали со счетов, сегодня меня отправили на верную смерть, а я опять выкрутился. Но что толку от этого, если мне теперь некуда идти? Я не нужен своим, никогда не стану Темным, никогда не уйду в Инквизицию. Так или иначе, мне один путь — в Сумрак. Только теперь я должен уйти сам.

Река нас вывела в город вдоль горных цепей.
День за днем оживали кварталы, вставала заря.
Мальчишки гоняли по крышам ручных голубей,
И глядя на них, мы понимали, что не все было зря.

Но мы отравлены дурью, мы чужие на этом пиру.
Эти марши оркестров, фейерверки помпезных ракет,
Эти флаги с гербами, реющие на ветру,
Это наша страна, которой до нас дела нет.

Это конец войны.
Несколько лет в аду.
Только дождись меня,
Я по воде приду,
Я по воде...

На другой стороне проспекта, также привалившись к грязной стене стоит мужчина в дорогом пальто. Смотрит прямо на меня, в упор. Мы — Иные, мы можем чуть больше, чем обычные люди. И я тоже вижу его бледное лицо, растрепанные короткие волосы, болезненно блестящие глаза. Он плавно двигается, жестом останавливая автомобили, оказывается рядом со мной, снова прислоняется к стене.
— Хорошая заварушка вышла, верно, Городецкий? — он говорит тихо, но я слышу, прекрасно слышу, несмотря на городской шум. Но не отвечаю. Мне нечего ответить. Он вдруг сжимает мое запястье, я кривлюсь от боли.
— Даже не думай, Светлый! Развоплощаться — это слишком эгоистично.
Я горько усмехаюсь. Только Темным мне и говорить об эгоистичности.
— Разочаровался в большом начальстве? Неужели впервые? — он смеется, все еще сжимая мою руку. — Оставь эти глупости, Городецкий. Ничего тебе Гесер не сделает. Ты ж выпутался. Он тебе потом еще спасибо скажет. И не раз.
— Иди на хрен, Завулон, — я сам не узнаю свой голос, он хрипит и дрожит.
— Ага, пойду, Антош. Может быть. — он пожимает плечами, — Только не здесь, а то холодно и неудобно как-то.
Я сдерживаю улыбку. Поворачиваюсь к нему и задаю единственный вопрос
— Зачем ты мне помог, Завулон?
Он долго молчит. Не отпускает мою руку.
— Почему все Светлые такие идиоты, а? — шепчет он мне на ухо, улыбается, притягивает к себе, целует в губы. Я пытаюсь оттолкнуть, скольжу пальцами по ткани его пальто. Закрываю глаза и проскальзывает мысль, что был бы женщиной, точно бы заплакал. Он держит меня, обнимает крепко. Я чувствую как у меня дрожит все тело. Я вжимаюсь лицом в его плечо. Я верю ему сам не зная — почему. Может быть потому что, чтобы ни происходило, он всегда говорил правду. Даже если правда эта была во вред мне самому. А может быть потому, что когда все Светлые отвернулись, он один потратил неимоверное количество Силы, чтобы помочь мне выжить. Может быть просто потому, что этот Темный гораздо более человек, чем все Светлые вместе взятые.

— Вы были слишком далеко, Борис Игнатьевич. Когда мне нужна была Ваша помощь, Вы были слишком далеко.
Гесер вздыхает, садится в кресло.
— А Завулон значит недалеко был? — он язвителен, он уставший и, может быть, даже злой. Но мне уже все равно.
— Он был близко, — отвечаю я. — Только и всего.
— Ты уходишь из Дозора, Антон? — обреченно вздыхает Гесер.
— Нет. Я остаюсь. — отвечаю твердо, без колебаний. — Я ни разу не предал дело Света и не намерен предавать его когда бы то ни было. Жаль, что лично к Вам это дело относится слишком редко.